Трехкамерный коммунальный театр
Начну со своего ни много, ни мало творческого детства. Помню свою первую роль…красная шапочка. Такая маленькая, невеселая «шапочка», больше похожая на серую мышку, чем на легенду индустрии сказок: на глаза надвинутый алый чепец и выбившиеся из-под него светлые волосики. Мне было 4 года. А взяли на эту работу соседи по квартире, настоящие театралы. Они все время меня дергали за руку и орали в мегафон: «А вот и красная шапочка!», а рядом стояла сногсшибательная белоснежка (моя двоюродная сестра), и ее почему-то они как - будто не замечали, а постоянно делали акцент на красную шапочку. Я тогда не знала, нравится ли мне такое положение вещей или нет, но продолжала мило смотреть на происходящее довольно снисходительно, скажем, без особого восторга. Мои то родители были довольны, а вот родители сестры едва ли не поругались из-за этого с господами артистами. Но мое тщеславие было напрасным: артистка тетя Лена, таким образом ,отрабатывала котлеты, которые она подворовывала на пару со своим муженьком с нашего кухонного стола. Я наверное, тогда уже интуитивно понимала, что здесь что-то не так. Получается, что я была жертвой обстоятельств нежели персонажем ( часто так бывает, в киноиндустрии детей используют против их воли, как средство зарабатывания денег, ведь дети этого не понимают. Но не считаю, ч в отношении себя это проблемой, даже, если кто-то и зарабатывал на моих творческих проектах и шоу, то я многому научилась: прошла какую-то творческую практику, многосторонне развиваясь, а главное научилась выживать, особенно в среде шоу- бизнеса.
Огромное влияние и большие впечатления на мое детство произвела улица, на которой мы жили: в коммуналке, на «богдашке» (Богдана Хмельницкого), самой красивой улице города со старинными фонтанами, помпезным бассейном «Нептун» и величественным Ледовым Дворцом. А за домом на остановке стоял ДК им. Горького с огромными желтыми колонами.
А эти странные соседи-театралы тетя Лена и дядя Саша, всегда казались мне какими-то сумасшедшими, взбалмошными. «Вот поэтому-то, наверное, они и были артисты»,- думала я, вспоминая трехкомнатную, огромную коммуналку. С тех самых впечатлений я, пожалуй, и начала понимать, кто такие артисты и упорно следить за их жизнью. В их комнате всегда происходили странные вещи. А среди соседей ходили слухи об их распутстве (краем уха я слышала, что своих девок тот артист мыл в нашей, общей ванной). Меня это жутко интересовало, и я все время подсматривала в замочную скважину их крохотной комнатки.
Но это только цветочки…еще более ненормальной мне казалась тетя Галя. Тетя Галя, такая ворчливая, грудастая женщина в очках, работавшая на мясокомбинате. Часто ругающаяся по поводу того, что мой отец стирал в ванной. Стирал и стирал себе, какое ей было дело. Ан нет, ее задевало другое: стирал не только мои как он сам выражался «засранки», но еще и мамино белье. Так вот в один из вечеров в ванной он как всегда хозяйничал, а тетя Галя как всегда туда - сюда мимо ванны ходила и ворчала все на ту же тему. Ворчала, ворчала себе под нос, но тут папино терпенье наконец-то «затрещало по швам»: вышел на кухню, схватил огромную кастрюлю супа с лапшой и надел на голову бедной тети Гали. Было очень эффектно, так художественно: ручка даже отломилась, а из -под кастрюли на лоб вылезла домашняя лапша, напоминавшая густую челку, по которой стекали капли жирного бульона.
Но весь настоящий ужас был еще впереди. Как-то вечером ,тетя Галя сидела с подругой ( я многое слышала со слов родителей, когда уже была более взрослой; я внимательно слушала и запоминала: мне было очень интересно представлять сцены из бытовой жизни, оставляющие потрясающие впечатления, которые меня очень сильно волновали и спустя десять- пятнадцать лет напоминали мне чеховские и зощенкские рассказы, ибо все это я сравниваю во времени). Прошло какое-то время, и в ванной сильно зажурчала вода. Встала моя мать, прошлась по темному коммунальному коридору и почувствовав, что к подошвам тапочек прилипает вязкая темная жидкость вернулась и разбудила отца.
В коридоре расползлись кровавые следы, направлявшиеся к ванной, на полу в которой лежала тети Галина подруга с перерезанными венами.
Причина оказалась банальной: подруги не поделили любовника. Вскоре приехала скорая. Матушка моя вся белая бледная сидела на кухне. Молоденький врач, видимо, замешкавшись кому первому ставить укол: то ли моей маме, то ли тете Галиной подруге, чуть не отчаялся от такой непонятной то ли смешной, то ли грустной, но живописной картины.
Все закончилось в этот вечер тем, что подруга «душила» в крепких своих объятиях, чудом ее спасшего, молоденького врача. Вот такой трехкомнатный коммунальный театр начинал мою творческую жизнь.
Фланелевое восхищение.
Очень хорошо помню случай из моего детства. Мне мама сшила теплую длинную фланелевую ночнушку с кружевным воротником вроде жабо. Я первый раз одела ее в садике на сон часе. Одела и тут же вскочила, и стала перескакивать по раскладушкам, кружиться, останавливаясь на каждой, переступая через еще не заснувших сверстников. На меня смотрели и восхищались, а я прыгала, что-то напевала и хвасталась: «Смотрите, какая у меня новая красивая ночнушка!». Я не помню, отругали ли меня тогда за такую вольность, скорее наоборот, восхищались маминым произведением искусства (может, и хотели сделать замечание, но язык не поворачивался). Вероятно, я тогда себя впервые почувствовала звездочкой: в центре всеобщего внимания и восхищения, - раз очень запомнила этот момент (мне было 4 года).
А когда сегодня себя вспоминаю, точно не помню, что я испытывала, но вижу себя как бы со стороны (как киноленту): веселую, такую живую и светящуюся. Это было незабываемое ощущение. Это то, что живет со мной и во мне, и сегодня, это то, что сложно выразить словами, надо быть этим, жить этим и чувствовать это.
Зеленые простыни или как это понимать?
Перед глазами очень четко стоит одна очень веселая картинка из далекого детства. А примерно это случилось, когда мне было, лет так пять. Днем как-то дремала на своем ложе моя покойная прабабушка. Пока она дремала, я тщательно разрисовывала зеленым фломастером скомкавшиеся простыни и одеяло вокруг нее, а также постельное белье на рядом стоящем диване. Не успела бабуля проснуться, сами понимаете, какая у бабушек случается реакция, когда их внуки сильно шалят. Я быстро схватила в руки скакалку, вообразив, ее микрофоном я стала что-то петь, перепрыгивать с одной кровати на другую, крутиться и дергаться. Бабуля , наверное еще долго не могла опомниться и скорее всего еще хотела спать. А я продолжала все свои богемные действа, запрыгнув на ее кровать так, что она оказалась между моими ногами. Я прыгала и пела, прыгала и пела. Бабушке это видимо стало надоедать, она умоляла прекратить весь этот бедлам и натягивала одеяло на нос, приговаривая: «Аннушка, я хочу поспать». Но Аннушка вошла во вкус, и ей было безразлично, что бабушка устала. Она настойчиво стягивала одеяло с бабушки и продолжала все в той же позе прыгать, петь и извиваться над полусонной и уставшей бабушкой. Аннушка хотела одного: чтобы бабушка неотрывно смотрела, и иногда даже восхищалась своей внучкой.
Этакий актерский эгоизм… Аннушка, действительно хотела всегда , чтобы зритель смотрел только ее, любил ее больше всех и говорил только о ней любимой.
Мастерская в свинарнике.
Продолжая традиции Екатерины Николаевны Гуриной, моей преподавательницы в области изобразительного искусства, живописи, плетения из соломки и болотной травы, а также лепки различных изделий из глины, я организовала мастерскую «одного художника» в деревне, в гостях у дедушки, прямо в огороде, где стоял старый заброшенный сарай. В этом сарае дед обычно держал свинью, а иногда и кур, а в последнее время гусей. Не помню, кого он держал в этот раз. Но я расположилась в сенках этого сарая и оборудовала себе мастерскую по работе с глиной. Притащила деревянную дверь вместо стола. И каждый день по ведру таскала глину. Лепила из нее посуду, подделки, кувшинчики, но больше всего нравилось лепить маски и рожи. Не знаю почему, но это я хорошо запомнила. Мне особенно нравилось вылепливать выпуклое, а именно нос. У меня даже сейчас перед глазами стоит маска с таким крутым носом с крылатыми ноздрями, напоминающими папины ноздри. «Интересно, какой я сделаю нос в следующий раз»,- думала я. «Ага, вот это очень острый, а у этой маски слишком большие ноздри»,- продолжала я размышлять. Мне скорее не терпелось перейти к следующей маске, чтобы вылепить еще более оригинальное выражение лица, или смастерить еще более забавную и интересную мимику. И мне нравилось фантазировать и экспериментировать. Я думаю, любовь к экспериментам живет во мне и посей день. Особенно любовь «примерять» на себя различные маски чувств, эмоций, копировать своих подруг. А позже отсюда и вылилась любовь к пародиям, которая сложилась в некую легенду. Но об этом позже. А тогда мне было всего одиннадцать лет. Я великолепно чувствовала себя в этой мастерской, потому что это была моя мастерская, я в ней руководила и хозяйничила, я была в ней и художником и режиссером.
Мне до сих пор нравится ставить танцевальные и просто шоу номера, и тем более этюды, в которых непременно играю я сама. И мне пока не очень нравиться мысль ставить что-то, где я не играю и не танцую.
